Не так давно темой одного из выпусков Entertainment Weekly было возвращение вампиров в массовую культуру. Там, в числе прочего, были приведены и некоторые мысли писателя Нила Геймана о том, почему сейчас самое время кровопийцам вернуться к своему подземному существованию. На деле он готов был высказываться по этому вопросу более подробно — и мы хотим поделиться его рассуждениями с вами.

Entertainment Weekly: На наших глазах вампиры превратились в массовом сознании из кинострашилищ в падших или недопонятых маргиналов, которые перекраивают мораль под свои особенности либо вообще не чувствуют себя ограниченными ею. Как удалось вампирам пройти этот путь — от чудовищ до антигероев?

Нил Гейман: Думаю, что в большей степени это связано с с тем, что вампиры представляют. Потому что начало литературы о вампирах застаёт нас в Викторианской эпохе.
Начнём с... можно сказать, проделок в чудном викторианском бестселлере «Дракула». В каждом его эпизоде - персонажи, которые по большому счёту воплощают сексуальность. «Дракула» — великий роман об обольщении... а так же о насилии и сексе. Вампиризм — безотказный способ поговорить о сексе, не упоминая его. Так что совершенно закономерно, что основательные викторианские вампиры были принципиальным злом. Но их можно было упокоить, забив в грудь острый кол побольше.

С тех пор на литературной периферии появлялось немало вампиров. Например, в прекрасном рассказе 1946 года «Возвращение домой» Рэя Брэдбери (Ray Bradbury's "The Homecoming"). Но следующий, в моём представлении, культурно-значимый случай написания вампирской истории — это «Жребий» Стивена Кинга (Stephen King's "Salem's Lot"), книга 1975 года. Стивен, собственно, хотел заново переписать «Дракулу» - только перенести действие в городок в Мэне и посмотреть, что выйдет, если план Дракулы по захвату Америки осуществится... Но вампиры на тот момент всё ещё «другие». Позже, как мне кажется, произошло стечение пары обстоятельств. Во-первых, Энн Райс написала «Интервью с вампиром» (Anne Rice "Interview with the Vampire"), которое в переходном возрасте показалось мне слишком сентиментальным. Подростком я любил читать про вампиров и всегда ждал новинок, но тут сказал: «Странные они — только сидят без дела, да жалеют себя». Но вот вторым обстоятельством, которое всё изменило и придало литературе о вампирах новых — если не жизненных, то смертных — сил стал СПИД. Не успели наступить восьмидесятые, как вдруг в крови обнаружилось нечто, что убивало при смешении крови и было неотрывно связано с сексом. И вампиризм вновь явился публике метафорой — не столько гомосексуальных связей, но соития, приносящего смерть. Некогда Стивен Кинг процитировал Эрику Джонг, сказав, что вампиризм - это идеальный «трах с незнакомцами». Так что вампиризм возродился в 80-х именно как такой «трах с незнакомцами». А потом уже — в процессе своеобразной непрерывной мутации — появились «Потерянные мальчишки» ("Lost Boys"), которые уже и в самом деле описывали вампиризм как исполнение желаний. Впервые везде: и на кино- и видеоплёнке, и на станицах книг — появились замечательные сцены с вампирами, глядя на которые люди готовы были спросить: «Так что с этим не так? Смотри сам: живёшь вечно, все к тебе так и липнут, и прыщей нет... Зато есть магические способности. Но придётся пожертвовать дневным светом». Неубедительный аргумент в устах тех, кто и так видит немного света белого. Обмен кажется крайне выгодным. Думаю, именно таким образом вампиризм укоренился в массовой культуре как некий прекрасный волшебный изъян.

Я, в свою очередь, всё поглядываю в его сторону и думаю: «К классическим вампирам возвращаться не хочется, не хочется ими заниматься» — пока не найдётся способ рассказать об этом, как никто раньше не рассказывал, по крайней мере, не точно так же. Мне очень понравилось пересказать «Белоснежку» как сказку о вампирах в рассказе «Снег, стекло и яблоки» ("Snow, Glass, Apples."). Это было одно из тех чудесных мгновений, когда при взгляде на что-нибудь вдруг осеняет: «Постой-ка, а с чего это у неё кожа снежно-белая, губы кроваво-красные и волосы чернее угля? Что это за особь, которая может пролежать полгода в гробу и восстать в миг, стоит только мимо проезжему принцу произнести: «Ого, а она симпатяга, эта мертвячка, — отвезу-ка её в замок». В такие-то моменты и говоришь себе: «Вот это по мне!»

А недавно я написал «Книгу кладбищ» ("The Graveyard Book"). Мне доставило грандиознейшую радость то, что очень симпатичный персонаж — пожалуй, самый симпатичный в книге — вампир. Но при этом сам факт не упоминается. Ещё приятнее знать, как много читателей сами дошли до разгадки. Интересно, что во многих случаях дети догадались быстрее взрослых. Но такое описание персонажа возможно только в случае, когда все вокруг понимают, что у вампиров нет отражений, что они прогуливаются только по ночам, — только тогда возможна строка, вроде следующей: «Сайлас признавал только один вид еды — причём не бананы».

Entertainment Weekly: Ну вот, мы затронули вампиров как метафору, а как насчёт других тем — притягательности власти и страха перед ней, например, или страха смерти?

Нил Гейман: Самое восхитительное в участи вампира —
неумирание. Идёт ли речь об искрящихся магией вампирах или об умном и воспитанном, вызывающем сочувствие Дракуле — например, из серии книг «Архивы Дракулы» Фреда Саберхагена (Fred Saberhagen's "Dracula Tape") или «Летописей Сен-Жермена» этой — как её звали-то? — Челси Квин Ярбро (Chelsea Quinn Yarbro's "Saint Germain Chronicles") — всё это возвещает: «Ты побеждаешь смерть!» Есть определённые ограничения, но всё зависит от того, насколько деструктивными они воспринимаются. Лучший, на мой вкус, образец литературы о вампирах — совсем короткий. Он написан в 1961 Чарльзом Бомоном. Это просто разговор вампира с психоаналитиком — изумительный коротюсенький рассказ. Назвается он «Брат по крови» (Charles Beaumont's "Blood Brother."). Парень жалуется, что не может толком побриться. И не может перейти через бегущую воду — какие неудобства это приносит! — а тут ещё превращения в летучую мышь и обратно. Это чудная шутка о брюзгливом вампире, подобной которой никто больше не создал. А есть ещё «Улица Сезам», авторы которой действительно создали самого обаятельного в мире вампира.

Entertainment Weekly: А всё-таки можно поговорить о том, как власть волнует и страшит?

Нил Гейман: Об этом лучше всего написано в серии моего старинного друга Кима Ньюмена «Эра Дракулы» (Kim Newman's "Anno Dracula"), которая совершенно очаровала меня, — в ней всё сводится к власти, весь смысл её в вопросе, что же случится, если Дракула победит. И тогда уже все политические и культурные стороны рассматриваются в координатах мира, в котором практически всё ориентировано на вампиров. Честно говоря, вампиров — по крайней мере, с моей точки зрения — никогда не волновала власть. Не волновала, потому что вампирская литература всегда описывает людей вытесненных на обочину. Понимаете, никто ещё не написал хорошую историю о президенте-вампире. А если бы кому-то это удалось — вампиризм перестал бы быть её главной темой. Взять даже «Тридцать дней ночи» ("30 Days of Night"): на ваших глазах приходят люди и захватывают городок в окраинном захолустье, и никто этого даже не замечает. Эти истории никогда не говорят о власти, никогда о мировом господстве. Потому что как только они начнут — перестанут быть литературой о вампирах. Думаю, вампиры должны быть вне большинства. До некоторой степени — вне сексуального большинства. Они должны — им необходимо — быть харизматичными, необходимо быть утончёнными и в своём роде привлекательными. Но они уж точно не покупают дорогие костюмы и не раздают приказы. А если уж такое случается — главной темой становится что-то помимо вампиров.

Entertainment Weekly: А что вы скажете о религии и анти-религии?

Нил Гейман: Нелься всерьёз писать христианскую историю про вампиров. В Библии, разумеется, есть отличная строка — «Потому что кровь есть жизнь». Есть и представление о том, что всё происходящее полностью зиждется на крови. С тех пор как я посмотрел фильм Романа Поланского «Бал вампиров» (Roman Polanski's "Dance of the Vampires")... Кажется, здесь он назывался «Бесстрашные охотники на вампиров», что довольно глупо, потому что звучит как название комедии, забавно, а фильм отнюдь не комедия. Так вот, в «Бале вампиров» был чудный эпизод, в котором еврей Эльфи Басс, хозяин гостиницы, был укушен вампирами и преобразился. Он возвращается, прокрадывается в спальню, и дама выставляет распятие, а он ей говорит: «Милейшая, перед вами не совсем такой вампир». Это один из тех случаев, когда то ли реплика стала шуткой, то ли шутка проникла в фильм. Дело не в чудотворном кресте, а в том, во что верит вампир, что в данном случае будет непорочной святыней. Я почти уверен, что это сказал Стивен Кинг, а если не он — тогда Энн Райс: «Вы должны верить в крест, который у вас в руках. Потому как если для вас это просто кусок дерева — вампиру он не помеха».

Entertainment Weekly: И как далеко мы продвинулись внутри этого большого вампирского периода?

Нил Гейман: Мода на вампиров накатывает волнами, и есть чувство, что такая волна должна вот-вот схлынуть. Сейчас они повсеместно. Возможно, настало время им вернуться в подземелье на следующие 20-25 лет.

Entertainment Weekly: Достигнут предел насыщения ими?

Нил Гейман: Полагаю, что да. И есть чёткое ощущение, что классические вампиры достаточно искушены, чтобы — после отдыха в своих гробах — явиться в следующий раз чем-то совершенно иным. Вот это было бы здорово!


Интервью провела Кристина Аморосо.
Перевод — tatly.